роман молниеносно перешел в новое состояние — расписались, стали жить вместе. Сначала, как это полагалось в Советском Союзе, вместе с родителями жены, потом в съемной комнате арбатской коммуналки. В это время Шпаликов и начал пить, не от психологического надрыва, не от ощущения тупика, — всё это будет им испытано впоследствии. А от полноты бытия и испытываемого счастья, от молодой жажды жизни, упоения ее разнообразием и одаренностью, соразмерной с пока еще смутно осознаваемой собственной. Шпаликов не был домашним человеком, устройство быта, поддержание очага его не только не интересовали, но и не ощущались как необходимые элементы существования. Странствия с гитарой по ночной Москве, из дома в дом, от одной дружеской компании к другой, вместе с молодой женой или врозь — богемное существование, отсутствие самодисциплины, нежелание и неумение обуздать рвущийся наружу талант, начинающийся алкоголизм, разъедающее вещество распада... Шпаликов говорил, что все определяется работоспособностью, он может писать в любом состоянии. Не только говорил, но и работал, писал, и в этом находил оправдание. Праздник жизни был для него лучше и интереснее, чем сама жизнь.

Постепенно, хотя и довольно быстро, молодая жена ощутила естественную усталость. Судя по всему, Наталья Рязанцева, тоже очень одаренная от природы, была человеком совсем иного склада. И хотя Шпаликов по-прежнему завораживал ее щедро рассыпаемыми искрами своих разнообразных талантов, она не выдержала. Совместная жизнь, лишенная быта, быстро стала невыносимой. Она с ужасом наблюдала, как менялась личность Шпаликова, как он становился непредсказуем, планомерно бороться за мужа она была не в состоянии, — слишком молода, слишком увлечена собой. Однако жить дальше так, как они прожили два года, больше не хотела. Как сама говорила впоследствии о их отношениях: «Братство и понимание. Но этого недостаточно для брака». Братство и понимание остались на всю жизнь, а брак неумолимо разваливался.

Друг Шпаликова сценарист и драматург Павел Финн вспоминал потом, что уже тогда на нем была заметна роковая печать несчастья. Он уже понимал, что «и Наташе тоже не нужен», он уже пил месяцами — пожалуй, не от полноты бытия, а с горя. Но удержать и вернуть распадающееся на глазах счастье не мог. Или с эгоизмом молодости думал о будущем, скрывающем в себе множество еще неведомых возможностей? В 1961 году, когда Шпаликову исполнилось всего 24 года, они с Натальей Рязанцевой расстались. Разрыв Шпаликов пережил тяжело.

Любимая, все мостовые,

все площади тебе принадлежат,

все милиционеры постовые

у ног твоих, любимая, лежат.

Они лежат цветами голубыми

на городском, на тающем снегу.

Любимая, я никакой любимой

сказать об этом больше не смогу.

В этих удивительных абсурдистских строках есть и высокий трагический пафос, и искреннее увлечение чувством, и хорошо переданное ощущение единственности «любимой», умеющей понять то, что всем остальным будет по определению недоступно.

Не прошло и года, как Шпаликов встретил вторую — роковую — женщину своей жизни. Это была совсем еще юная Инна Гулая, актриса, имя которой только что прогремело на всю страну — ее снял в главной роли Лев Кулиджанов в фильме «Когда деревья были большими». Широко распахнутые наивные глаза героини помнят разные поколения людей, выросших на черно-белом кино. «Огромные, чистые, пронизывающие душу глаза», — говорил о них Юрий Никулин, партнер Инны по этому фильму. И еще: «Я не знал человека, который мог бы не любить ее».

Инна Гулая обладала незаурядной внешностью, она была не просто красива, но притягательна, в ней чувствовались внутренняя сложность, загадка. Как выяснится довольно скоро, загадка была неразрешимой, и глубины личности Инны таили в себе много темного и иррационального. Жена Льва Кулиджанова, Наталья Фокина, вспоминала, что талант Инны «был ее тяжелым бременем и игом, порабощал и мучил ее и ее близких. Она распространяла беспокойство и дискомфорт, что потом проявилось в семейной драме Инны и Гены Шпаликова. Какая-то в ней была “черная дыра”, которую с первого взгляда не угадаешь». Но встреча двух молодых талантливых людей, находящихся на пике своей известности, ощущающих в себе огромный объем нерастраченных сил, и им самим, и окружающим казалась счастливой. Казалась, как выяснилось потом, обманчиво. Как писал М. А. Булгаков, любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила сразу обоих. Сравнение, изумительно подходящее для этой пары. Сам Шпаликов писал о любви:

Потому что любовь, любовь —

Это вроде как боль зубов.

Она не шутит —

Придет и скрутит,

Согнет как прутик,

И ты готов...

«Моя шведская девушка» — так называл Шпаликов Инну. У нее были светлые волосы и странная несклоняемая фамилия. Инна, которой в это время едва исполнилось 22 года, уже прошла большой путь. Она родилась в Харькове, своего отца она не знала, фамилию носила дедовскую, а отчество — удочерившего ее и рано умершего отчима. Жила Инна очень скудно, в коммунальной квартире, вдвоем с матерью, которая вырастила дочь в одиночку. После школы ей не удалось поступить в Театральное училище, пришлось идти работать на завод. Одновременно в ее жизни возникла актерская студия при Центральном детском театре, где ее и заметил в очередной учебной постановке режиссер Василий Ордынский. Он искал старшеклассницу для своего антирелигиозного фильма «Тучи над Борском» (1960). Инна сыграла там главную роль, и путь в кино для нее открылся.

Ко времени встречи со Шпаликовым она уже ощущала себя звездой. Фильм «Когда деревья были большими» мгновенно стал знаменитым. Благодаря ему Инна оказалась за границей, поехала представлять картину на Каннский фестиваль. Друзья вспоминали, как томящийся в разлуке Шпаликов ходил по Москве с фотографией Инны и мог из квартир своих друзей часами вести с Каннами телефонные разговоры, которые стоили бешеных по тем временам денег. Конечно, талант Инны, ее успех, ее блестящее будущее, которое ей настойчиво пророчили, ее эксцентричность, ее яркая актерская индивидуальность сыграли свою роль. Шпаликов был покорен.

Но и она ни минуты не сомневалась, что перед ней гений. Шпаликов в это время уже вступил в пору своего расцвета: он увяз вместе с М. М. Хуциевым в работе над фильмом «Застава Ильича», который никак не шел то по одной, то по другой не зависящей от них причине. Уставший от бесконечных придирок и поправок сверху, Шпаликов уже начинал работу над новым сценарием. Приближался и его звездный час — фильм Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» со знаменитой песней, сочиненной им. Востребованность Шпаликова, легкость, с которой он писал, смелость приемов, уверенность в своих силах, удачное совпадение с самым новым и самым востребованным из искусств, кинематографом, конечно, подкупали. Но и сам Шпаликов был очень интересен. Он заговаривал и очаровывал слушателей, он пел песни собственного сочинения, которые расходились по Москве, мгновенно становились шлягерами, и их с удовольствием распевали все близкие и дальние. Он писал стихи, и в этих витальных текстах с их абсурдистской поэтикой, сближающей их с творчеством поэтов ОБЭРИУ, нет-нет да и проскакивали классически ясные строки, напоминающие отточенный до совершенства пастернаковский стих:

Меняют люди адреса,

Переезжают, расстаются,

Но лишь осенние леса

На белом свете остаются.

Останется не разговор

И не обиды — по привычке,

А поля сжатого простор,

Дорога лесом к электричке.

Меж дач пустых она вела, —

Достатка, славы, привилегий,

Телега нас обогнала,

И ехал парень на телеге.

Друзья вспоминали, что первое время молодая пара производила самое чарующее впечатление. Она успешная красавица-актриса, он уже очевидно значимый сценарист, оба влюблены, он много пишет, она ждет новых